Читать книгу "Снимая маску. Автобиография короля мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера  - Эндрю Ллойд Уэббер"

Концерт произвел на меня неизгладимое впечатление. «Военный реквием» – это соединение захватывающей дух театральности, военной лирики Уилфрида Оуэна и католической заупокойной мессы. Традиционно оркестровки Бриттена – это высший пилотаж, но в наибольшей степени именно эта, поскольку здесь он использует три элемента: большой симфонический оркестр, камерный оркестр и позитив (орган с особым звучанием, который часто задействовали композиторы раннего Барокко, как, например, Пёрселл) для аккомпанирования нежному хору мальчиков. Именно этот концерт привел меня к операм Бриттена: «Питеру Граймсу» и «Повороту винта». То, как Бриттен использовал всего лишь один удар по малому барабану, чтобы воспроизвести звук буксира в «Смерти в Венеции», – олицетворяет гениальность в своем естестве.

В конце той же недели, когда проходила премьера «Военного Реквиема», состоялся еще один дебют. Тем рождеством песня под названием «Love Me Do» относительно неизвестной ливерпульской группы The Beatles появилась в поп-чартах. Она заняла всего лишь семнадцатое место, но стала предвестницей 1963 года, когда The Beatles впервые возглавили хит-парады, положив начало чреде бесконечных побед, а поп-музыка изменилась навсегда.

Ливерпульский Mersey Sound прорвался наружу и родился Свингующий Лондон. Вестминстер был в самом эпицентре происходящего: в шаге от музыкальных издателей на Tin Pan Alley[5], клубов и концертных площадок, где происходило все самое интересное. Все, чего я желал, – быть частью этой новой музыкальной сцены и быть там, где она, всего лишь в прыжке и небольшой пробежке напрямик через Аббатство от нашего уединенного порога. Я отчаянно хотел доказать, что и я – не только Джон Лилл – могу добиться успеха.

Возможно, потому что отец увидел разгромное рождественское представление «Socrates Swings», и подумал, что мне нужна помощь, или, потому что мы нашли что-то общее на Английском променаде в Ницце, весной 1963 года, во время школьных каникул, он решил на время послать меня в специализированный музыкальный колледж. «Колледж» на самом деле был местом, где музыкально безграмотных композиторов учили выражать свои мысли в нотной тетради. Им управлял парень по имени Эрик Гильдер, которого, как оказалось, папа знал в студенческие годы.

Отец думал, я усвою несколько практических уроков. Действительно, мистер Гильдер показал мне довольно изящный трюк с изменением регистра, которым я до сих пор иногда пользуюсь. Он заключается в изменении обычного полутона по восходящей. Но самым ценным знанием, которое я получил от Гильдера, было то, как подготовить партитуру для фортепиано для мюзикла. Пробой пера было произведение, которое я начал, основываясь на одной из худших идей, которые когда-либо были придуманы для сцены. Помимо, конечно, мюзикла о гуманитарной работе Чингисхана. Оно называлось «Westonia!» и было пародией на руританские небылицы, которые так любил Айвор Новелло. Даже почти спустя шестьдесят лет мое смущение таково, что никто, включая моих самых близких людей, не знает, где я спрятал эту партитуру.

«Westonia!» родилась из моего отчаяния. Робин Бэрроу поступил в университет, а в Вестминстерской обители не было других начинающих поэтов. К тому же стремительный подъем великолепной четверки The Beatles понизил интерес моих сверстников к мюзиклам с нуля до минус бесконечности. Единственным человеком, который согласился написать слова к моему «шедевру», была Джоан Колмор, наглая австралийка, бывшая актриса и подруга моей тети. Так появилась «Westonia!».

Благодаря мистеру Гильдеру партитура этого кошмара была оформлена довольно-таки профессионально. Так что, когда я послала ее самому известному продюсеру Вест-Энда, Харольду Филдингу, сопроводив письмом с пометкой, что мне всего четырнадцать, ее заметили. Продюсер «Half a Sixpence» и «Ziegfeld» дал понять, что считает мою музыку многообещающей. Каким-то образом его слова распространились достаточно, чтобы несколько агентов обратились к отцу с вопросом, нужен ли мне представитель. Конечно же я думал, что за этим последует неизбежная премьера в Вест-Энде, и количество моих прогулов ради встреч с издателями и всего такого достигло своего предела.

В конце концов я получил достаточно милое письмо от Харольда Филдинга, в котором говорилось, что я должен продолжать заниматься музыкой, но не было ни слова о том, что «Westonia!» скоро окажется на сценах Вест-Энда. В тот короткий период меня представляло топовое агентство Noel Gay Organisation, которое отказалось от меня, как только Филдинг умерил мой пыл. Я спустился с небес на землю с огромным разочарованием. Я решил, что мюзиклы – это дохлый номер. Особенно, если знаменитейшие продюсеры не видят очевидное преимущество таких передовых работ как «Westonia!». Настало время превратиться в сочинителя поп-музыки. Но на пути к славе встал неизбежный факт, что я застрял в школе-интернате, а также то, что дома по-прежнему господствовала одержимость Лиллом.

К концу пасхальных каникул я находился в глубокой депрессии. Мамино увлечение Джоном Лиллом делало ее все более угрюмой и непредсказуемой. Дом превратился в котел бурлящих чувств, который все больше подпитывались папиным пристрастием к алкоголю. Надо мной дамокловым мечом навис очередной школьный семестр. И мои подростковые гормоны сказали, что с меня достаточно.

Одним утром я украл из ванны упаковку веганина, отправился на почту и снял все свои сбережения – все 7 фунтов. Затем в двух разных аптеках я купил аспирин и направился к метро. В то время «подземка» ходила до Онгара в Эссексе, тогда еще глубокой деревне. Я купил билет в один конец. Доехав до конца ветки, я еще немного побродил по городу, купил еще аспирина и бутылку сладкой газировки и отправился к автобусной станции. Я планировал сесть на первый попавшийся автобус, отъехать на нем на приличное расстояние и проглотить весь свой арсенал таблеток за какой-нибудь укромной изгородью.

Первый автобус, который я увидел, отправлялся в Лавенем. Что-то подсказало мне сесть именно на него – название города вызывало ассоциации с древней архитектурой. Старый автобус медленно ехал по сельским окрестностям Эссекса, и к тому времени как мы добрались до Саффлока, пасмурное утро превратилось в славный весенний день.

Лавенем! До того момента я никогда не видел такую нетронутую современностью английскую деревню. Озарение снизошло на меня в местной церкви. Все что я помню сейчас – то, как я сидел в ней на протяжении, наверное, двух часов и благодарил бога за существование Лавенема. Я вернулся в Лондон с мыслью, что в конце концов все не так уж и плохо. Однако таблетки я не выкинул.

Было бы неправдой говорить, что в моей жизни в Вестминстере совсем не было плюсов. Во-первых, Вестминстер покровительствовал моей зарождающейся любви к викторианской архитектуре. Одним из школьных старост был Джон Хаус, который, к сожалению, умер в 2014 году. У него была незаурядная карьера арт-куратора и оксфордского профессора изящных искусств. Джон первым познакомил меня с великими викторианскими архитекторами. И вместе со своим лучшим другом Греем Уотсоном я начал путешествовать по Британии в поисках викторианских церквей.